Ирина Полищук - пьеса "Блаженная"
Действующие лица:
Андрей Фёдорович Петров, полковник,
певчий хора императрицы Елизаветы Петровны.
Ксения Григорьевна Петрова, его жена,
(блаженная Ксения Петербургская).
Прасковья Ивановна, их домоправительница.
Фёдор Фёдорович Петров, купец, брат
Андрея Фёдоровича.
Отец Лука, настоятель храма Святого
апостола Матфея.
Иеромонах Лаврентий, регент хора императрицы.
Крапивина Наталья Николаевна, богатая
купчиха.
Марфа, её кума.
Лавочник, хозяин хлебной лавки на Сытном
рынке.
Петя, коробейник на рынке.
Доктор, женщина с ребёнком, солдаты, нищий старик,
городовой, две дамочки, прохожие на рынке.
ГОРОД.
Действие происходит в Санкт-Петербурге осенью
1757 года.
Картина первая.
За
прозрачным задником в дымке, словно с птичьего полёта виден город (на
подмостках, выше уровня сцены). Бульвары, площади, кварталы домов уходят
вдаль. Между улицами извивается голубая река. На переднем плане маленькая
часовня, перед ней подсвечник, без свечей.
Звучит торжественная и
печальная духовная музыка. Мужской хор. Вступает солист. Голос у него
бархатный, ласковый.
Когда начинает петь солист,
у часовни появляются люди, в руках у каждого горящая свеча. Они выходят
по одному, подходят к подсвечнику, и, кто с поклоном, кто с крестным
знамением, кто просто так, ставят свои свечи. Поставив, сразу уходят.
Когда подсвечник полон, свет медленно гаснет - город за задником постепенно
исчезает во тьме, смолкает музыка.
Загорается свет на сцене.
На сцене небольшая гостиная в доме Андрея Фёдоровича и Ксении Григорьевны
Петровых. Стол, вокруг стулья. Шкафы с посудой, зеркало. Окно, в которое
видна часть улицы.
В красном углу иконы, перед
ними горит лампада.
Две двери. Одна ведёт на
кухню, другая во внутренние покои, в спальни.
Входят хозяйка дома Ксения
Григорьевна и её домоправительница Прасковья Ивановна. Прасковья Ивановна
начинает накрывать ужин: достаёт из шкафов посуду и ставит её на стол.
На столе уже стоят тарелки с закусками. Ксения Григорьевна ходит по
комнате.
Ксения.
Когда же он придёт? (Смотрит в окно.)
Уже темнеет. А его всё нет.
Прасковья
Ивановна (улыбается).
Ксения Григорьевна, снова вы за своё. Каждый день вам кажется,
что Андрей Фёдорович слишком поздно возвращается.
Ксения
(смеётся).
Точно! Каждый день! С утра до вечера успеваю соскучиться, словно год
его не видела.
Прасковья
Ивановна (смеётся).
Так уж год!
Ксения
(обнимает домоправительницу сзади за плечи и
кладёт ей на плечо голову).
Милая моя, Прасковья Ивановна…. (Поднимает
голову, прислушивается).
Слышите? Наверное, Андрей Фёдорович. (
Радостная бежит к окну).
Нет (разочарованно),
извозчик мимо проехал.
Прасковья
Ивановна (переставляет тарелки
на столе).
И ведь не первый год вы женаты.
Ксения.
Не первый. Ну и что? Я уже и не помню, как жила до моего Андрея Фёдоровича.
Не помню, да и не хочу вспоминать. Отчего же так долго он не приходит?
Прасковья
Ивановна. Сказать Маше,
чтоб самовар поставила?
Ксения.
Да. (Задумчиво.) А, может, что-нибудь
случилось?
Прасковья
Ивановна. Пустое, Ксения Григорьевна. Не берите в голову.
Помилуй, Господи. (Крестится на иконы.)
Ксения.
Нет. Я ничего. Только он ночью плохо спал. Как-то тревожно. И дышал
тяжело.
Прасковья
Ивановна. Не
тревожьтесь понапрасну. У Андрея Фёдоровича простуды и той никогда не
бывало. Такого здоровья дай Бог всем! Промокнет, промёрзнет и даже не
чихнёт.
Ксения
Григорьевна. Да, да, верно.
Не знаю, что это на меня нашло, только быстрее уж возвращался бы…. Когда
он дома, то мне будто бы и мир остальной не нужен. И не боюсь я ничего.
Ни о ком не вспоминаю. (Ходит по комнате,
показывает на стены, шкафы, зеркало.) Тут мой мир. Всё, что нужно
мне, в нём есть. (Садится к столу.)
Сейчас придёт Андрей Фёдорович и расскажет мне весь свой день, заболтаемся
с ним как обычно за полночь. Принесёт он мне сладости, словно маленькой.
Скажет, что от зайчика. Я сразу их съем, а он будет смеяться.
(Вскакивает) Почему
он так долго не приходит?!
Прасковья
Ивановна. Вы, право, как
ребёнок. (Открывает
дверь в кухню.) Маша ставь самовар!
Маша
(слышен только голос).
Да я уж давно поставила!
Ксения.
Я могу быть с ним маленькой. Какой хочу, такой и могу быть. Он - чудо,
мой Андрей Фёдорович. Чудо! (Теребит
Прасковью Ивановну.) Правда? Правда?
Прасковья
Ивановна (серьёзно).
Да, редкой души человек. Счастье иметь такого хорошего мужа.
Входит Андрей Фёдорович.
Ксения не сразу замечает его. А увидев мужа, бросается ему на шею. Он
обнимает её, целует в лоб.
Андрей Фёдорович.
Здравствуй, жёнушка. Без меня не скучала?
Ксения
(трётся головой о его плечо).
Скучала. Прасковья Ивановна даже ругала меня, ребёнком называла.
Прасковья
Ивановна.
Избаловали вы её.
Андрей
Фёдорович (с
улыбкой.) Да что ж сделаешь. Она –
радость моя. (Снова целует жену.)
Прасковья
Ивановна уходит в кухню.
Ксения
(прикасается к поцеловавшим её губам,
ко лбу мужа, к его щекам). Андрюша,
почему ты такой горячий?
Андрей
Фёдорович (пытается
отшутиться). Сегодня
мои поцелуи кажутся тебе горячими?
Ксения
(положив ему руку на лоб).
Ты весь горишь. Тебе плохо?
Андрей
Фёдорович.
Простудился, наверное. С утра чуть познабливает. Не волнуйся. Чепуха.
Малины с кипяточком выпью – к утру пройдёт.
Ксения.
Ты же знаешь, мор в городе! Нужно доктора позвать! (Бежит к двери в
кухню).
Андрей
Фёдорович (присаживаясь
к столу). Погоди, не волнуйся так…
Ксения
(открыв дверь, кричит). Прасковья
Ивановна! Идите сюда!
Появляется
Прасковья Ивановна.
Ксения
(почти плачет). Жар
у Андрея Фёдоровича. Пошлите Машу за доктором.
Андрей
Фёдорович (слабо
сопротивляется).
Да не стоит…
Прасковья
Ивановна (внимательно смотрит
на него).
В городе мор. Не шутки. Сотнями людей хоронят. Доктор-то по соседству
живёт. Не дай Бог – заболеете.
Андрей
Фёдорович. Хорошо,
зовите доктора. Только бы Ксеньюшка не волновалась.
Прасковья
Ивановна.
Я сама пойду.
Прасковья Ивановна уходит.
Ксения.
Покушать тебе нужно, Андрюша. (Громко).
Маша, подавай самовар!
Появляется кухарка, ставит
самовар на стол и уходит.
Ксения
(наливает в чашку чаю, накладывает на тарелку ужин).
Сейчас поешь, слабость и пройдёт. Пирожки у Маши сегодня объедение.
Андрей Фёдорович
(отламывает кусочек пирожка, внимательно смотрит на него и снова кладёт
на тарелку). Не хочется мне... (Отпивает
глоток чаю и сразу отставляет чашку.) Я лягу, Ксеньюшка , пораньше.
Андрей
Фёдорович поднимается, но у него кружится голова, его покачивает. Ксения
поддерживает мужа. Они уходят в спальню.
Ксения
(выбегает из спальни, громко зовёт). Быстрее!
Маша!
Прибегает кухарка с
полотенцем в руках.
Ксения.
Помоги мне уложить Андрея Фёдоровича.
Уходят
в спальню.
Через несколько секунд Маша быстро
выходит из спальни и уходит на кухню.
Входят Прасковья Ивановна и доктор
с чемоданчиком.
Прасковья
Ивановна.
Ксения Григорьевна!
Ксения
(быстро выходит из спальни). Быстрее
доктор. Андрею Фёдоровичу плохо, жар у него.
Доктор.
Пойдёмте.
Доктор и Ксения уходят
в спальню. Прасковья Ивановна начинает убирать посуду со стола.
Из спальни выходит Ксения.
Молча смотрит на домоправительницу,
отступает к стене, присаживается на корточки.
Ксения.
Нет. Нет. Не может этого быть. Что за болезнь?
Откуда? (Поднимается, ходит по комнате.)
Как же так вдруг? Не должно, не может такого быть! (Подходит
к иконам, крестится и кланяется.) Господи, что же мне делать?
Прасковья Ивановна.
Не нужно так волноваться, подождём, что доктор скажет. Обойдётся. Андрей
Фёдорович молодой, сильный, осилит он эту напасть.
Ксения
(у икон). Господи помилуй! Господи помилуй!
Господи помилуй!
Из спальни выходит доктор.
Ксения.
Доктор, что с ним?!
Доктор.
Будем надеется. Когда жар спадёт – наступит улучшение.
Ксения.
Я пойду к нему. (Делает шаг к спальне).
Доктор
(решительно останавливает её). Нет, нельзя,
болезнь заразна! Я не хочу отвечать ещё и за вашу жизнь. Я сам побуду
с ним. Вы всё равно ничем помочь не сможете.
Ксения.
Я его жена, вы не должны запрещать мне быть рядом с ним.
Доктор.
Должен! Или вы подчинитесь, или я уйду! (Неожиданно
мягким голосом). Крепитесь моя милая. Лучше отдохните, силы вам
понадобятся. Если нужно будет, я вас позову. (Уходит
в спальню).
Ксения,
закрыв руками лицо, плачет. Старается сдерживать рыдания, плакать тише,
закрывает себе руками рот.
Прасковья Ивановна
(обнимает хозяйку). Ксения Григорьевна,
родная, ну что вы, обойдётся. Андрей Фёдорович, даст Бог, выдюжит. Он
же у нас всегда здоров был. Не плачьте, родная, не плачьте.
Ксения.
Я не буду, не беспокойтесь. Нельзя плакать. Вдруг он услышит. Я всё
выдержу, пусть только будет жив… Душа ведь он моя.
Из кухни выглядывает Маша.
Маша (тихо,
Прасковье Ивановне). Ну как хозяин?
Прасковья Ивановна недовольно
отмахивается от кухарки. Маша быстро исчезает за дверью.
Ксения.
Вы с Машей идите спать. Я тут посижу. Если нужно будет, позову вас.
Прасковья Ивановна.
Да как же мы оставим вас одну?
Ксения.
Прошу вас, идите спать…
Прасковья Ивановна нехотя
уходит в кухню.
Ксения подходит к иконам.
Перекрестившись, безвольно опускается перед ними на колени. Её молитва
звучит на фоне полной мольбы музыки.
Ксения.
Господи, если Тебе кто-то из нас нужен, возьми меня. Пресвятая Богородица!
Как награду я приняла любовь Андрея Фёдоровича. Мы с ним венчаны воедино.
Что половина он моя? Нет, он и есть вся я! Если он умрёт, Матушка Богородица,
с ним умру и я сама… Даруй, даруй нам жизнь! (Крестится,
кладёт земные поклоны). Он попросил бы сам, Ты знаешь, как крепка
его вера. Господи, помилуй, помилуй нас грешных. (Склоняется
к самому полу, прижимается лицом к доскам, лежит некоторое время неподвижно,
потом поднимается и всматривается в иконы) Ты ведаешь, Господи,
он так чист, как большой ребёнок. Не встречала я добрее человека. Ты
знаешь, как он готов помочь каждому? Какая щедрая у него душа? … Ты
хочешь забрать его у меня? Так он и так весь Твой. Погоди, Господи,
позволь ему ещё пожить со мной! Или забери и меня! Спаси его, молю Тебя,
Ты всё можешь! Даруй чудо, исцели его! Возьми меня! Меня!!
(Падает на пол у икон).
Свет в гостиной постепенно
гаснет, проявляется город за задником. Начинает петь церковный хор.
Мужские и женские голоса сливаются в молитве.
Господи помилуй!
По одному у часовни появляются
люди с горящими свечами в руках. Каждый из них обходит вокруг часовни,
потом опускается перед ней на колени, склоняясь в поклоне.
Дверь часовни открывается,
внутри горит маленький огонёк лампады.
Люди вокруг часовни какое-то
время ещё стоят на коленях, затем поднимаются и по одному уходят.
У часовни никого не остаётся,
музыка плачет, исчезает город, а на сцене снова загорается свет.
Ксения по-прежнему лежит
у икон.
Из спальни выходит доктор.
Ксения поднимается ему на встречу.
Доктор
(смотрит в окно, говорит печально). Утро
уже. Такая уж это болезнь – скоротечная. (Подходит
ближе к иконам.) Жаль, и священника не успели позвать. (Крестится
на иконы.)
Ксения
(кричит). Нет!!! (Бросается
к двери спальни).
Доктор удерживает её за
плечи. Прибегают Прасковья Ивановна и Маша. Ксения падает им на руки.
Они её уводят.
Свет на сцене быстро гаснет,
за задником сразу проявляется город. Доносится издалека печальная, горькая
мелодия, из тех, что обычно звучат на похоронах. Музыка прощания человека
с миром.
Дверь в часовне открыта.
Дверной проём сияет, как солнце, от множества горящих внутри лампад
и свечей.
По одному выходят люди
в одежде разных эпох, от восемнадцатого века до наших дней, им вторит
музыка. Они ставят свечи, оставляют записочки, прикладываются к иконам.
Дверь в часовне закрывается,
гаснет свет, стихает музыка.
Картина вторая.
Утро следующего дня. Зеркало
завешено чёрной тканью. Прасковья Ивановна накрывает на стол, на голове
у неё чёрный платок. Входит Фёдор Фёдорович, брат покойного Андрея Фёдоровича.
Фёдор Фёдорович.
В церкви к отпеванию уже всё готово, и на Смоленском кладбище тоже.
Прасковья Ивановна.
А нам к поминкам только блины осталось испечь, но это прямо к столу.
Фёдор Фёдорович
(снимает кафтан, потирает замёрзшие руки).
Люди собираются?
Прасковья
Ивановна. Нет ещё. Там… дьяк с двумя певчими… Вы присядьте
к столу, Фёдор Фёдорович – поесть вам нужно. (Накладывает на тарелку
еду.) Кипяточка с малиновым вареньем выпейте. (Наливает в чашку из самовара.)
Не дай Бог, застудитесь.
Фёдор Фёдорович
(садится к столу, ест). Что Ксения
Григорьевна? Выходила?
Прасковья
Ивановна. Нет. (Всхлипывает.)
Лежит сердечная, не говорит ни с кем, не спит. Как окаменела.
Что теперь с нею будет?
Фёдор
Фёдорович. Да уж не дадим ей пропасть. Этот дом её по
праву, брат купил его на приданое. Пансион ей полагается как вдове придворного
певчего. Сам регент хора, иеромонах Лаврентий, мне обещал. Регент сказал,
Андрей одним из лучших певчих в царском хоре был. За то ведь и получил
звание полковника.
Прасковья Ивановна.
Не о доме я и не о пансионе… Как жить она теперь будет? Детей ей Бог
не дал, одна осталась. Сама-то я вот уже не молода. (Поправляет
под платком седые волосы.) Замужем никогда не была, но много
семей перевидала, всю жизнь у чужих людей живу. Только такой пары, как
братец ваш с Ксенией Григорьевной, видеть не приходилось. Душа в душу
жили. Пока к ним не попала, думала, не бывает такой любви на свете.
Так много любви в них было, что на людей вокруг её хватало. (Плачет.)
Всем рядом с ними было тепло…
Фёдор Фёдорович
(берёт с блюда пирожок). Ничего.
Мы не дадим её в обиду. Она, правда, женщина особенная, душевная. А
брат мой, верно Прасковья, хороший был человек. Такой с детства – незлобивый
и жалостливый. Я на десять лет его старше, помню, как все его любили,
а уж какой голос дал ему Господь. Бывало в церкви, рыдали люди, когда
он пел. Прям душу вынимал… Злой человек так бы петь не мог… И я его
любил… (Неожиданно он закрывает лицо
руками.) Горе-то, горе какое… (Пирожок
раздавлен в руке.)
Прасковья Ивановна суетится,
подбегает к нему, но он останавливает её – отводит в сторону её протянутые
руки.
Фёдор
Фёдорович. Стой… Погоди, Прасковья. Призвал его Господь,
значит, такая у него судьба. Что плакать и убиваться, нужно жить. Все
под Богом ходим, неизвестно, сколько нам отмерено.
Прасковья Ивановна
(вновь садится на своё место).
Да, Фёдор Фёдорович, правда. Все мы здесь гости.
Входит Маша.
Маша.
Прасковья Ивановна, люди уже собираются, а там… (не решается сказать
«у гроба», наконец, выдавливает из себя)… у гроба … только дьяк с певчими.
Стучалась к хозяйке, не открывает она.
Прасковья Ивановна.
Я сама к ней пойду. (Уходит с Машей во
внутренние покои.)
Фёдор Фёдорович
(им вслед). Приводите Ксению Григорьевну,
а я… (Тяжело вздыхает.) Пойду
к брату… (Уходит.)
В гостиной появляется регент
хора иеромонах Лаврентий и отец Лука.
Регент.
Да где ж вдова? Люди уже шепчутся, интересуются, почему её у гроба нет?
Всё ли с ней в порядке?
Отец
Лука. И Прасковьи Ивановны, их домоправительницы, не
видно. Не случилось ли чего?
Из спальни выходит Прасковья
Ивановна.
Отец Лука.
Прасковья Ивановна, здорова ли Ксения Григорьевна?
Прасковья Ивановна.
Да уж, отец Лука, не знаю. Дверь мне не открыла, сказала только, что
придёт сейчас.
Отец
Лука. Может, мне с ней поговорить? Или нам вдвоём с
батюшкой регентом?
Быстро входит Фёдор Фёдорович.
Фёдор
Фёдорович. Где же Ксения Григорьевна? Люди спрашивают,
а я не знаю, что отвечать.
Дверь из внутренних покоев
открывается, входит Ксения.
Немая сцена. Музыкальные
звуки – как будто мелодию пытаются исполнять на испорченных или сильно
расстроенных инструментах, полная дисгармония.
Все делают шаг назад, только
Прасковья Ивановна бросается к хозяйке.
На Ксении одежда мужа:
брюки, рубашка, кафтан, башмаки. На голове картуз, в него спрятана коса.
Все, оторопевшие, молчат. Какое-то время звучит, надрываясь,
музыка.
Ксения
(посмотрев на чёрный платок на зеркале)
Так-так… Теперь Андрей Фёдорович совсем один остался.
Прасковья Ивановна пытается
обнять Ксению, но та не позволяет ей.
Ксения
(строго Прасковье Ивановне). Молитесь
о душе усопшей рабы Божией Ксении. Прасковья, закажи заупокойную службу
по новопреставленной Ксении.
Прасковья Ивановна плачет.
Ксения
(подходит к отцу Луке). Отец Лука, молись
о покойной. (Подходит к регенту.)
Батюшка регент, молись об усопшей Ксении. (Поворачивается
к Фёдору Фёдоровичу.) И ты, братец, молись…
Отец Лука. Бог
с вами, Ксения Григорьевна, что вы говорите? (Крестит
её.)
Ксения.
Думаете, Андрей Фёдорович умер? Нет, это умерла Ксения Григорьевна.
А он жив, и будет теперь долго жить. Будет жить вечно!
Прасковья
Ивановна (пытается обнять Ксению).
Ксеньюшка …
Ксения
(вырвавшись из объятий, с обидой).
Зачем ты тревожишь имя покойницы? Умерла она, нет её больше. А муж её
жив! Здесь он перед вами. (Кладёт себе руку на грудь
и кланяется.) Ты поплачь, Прасковья, поплачь. Жалко Андрея Фёдоровича,
осиротел он, один остался на свете. Бедный он, бедный…
Отец
Лука (направляясь к Ксении).
Ксения Григорьевна…
Фёдор
Фёдорович (тоже подходит к Ксении).
Сестра, как ты в такой одежде к людям выйдешь?!
Ксения
(Фёдор Фёдоровичу). Одежда? О чём
ты, братец? Моя это теперь одежда.
Фёдор
Фёдорович. Боже мой! Посмотри
на себя! Люди над тобой смеяться будут!
Ксения.
Люди посмеются? Батюшка! (Обращается к отцу Луке.)
Почему он так говорит?
Отец
Лука. Успокойтесь, моя
хорошая, никто вас не обидит.
Ксения.
Да, я знаю – не обидит. Моя беда – это только часть горя. Несчастлив
город. Страдают люди, умирают. Вы знаете, батюшка, да?
Отец
Лука. Мы будем молиться
обо всех страждущих.
Ксения.
Это так больно. Что нет больше тайны для Андрея Фёдоровича. Весь город
как дом. Горе каждого как на ладони. И судьба… Я боюсь. Мне страшно.
(Всматривается в лица Фёдор Фёдоровича, Прасковьи Ивановны,
регента, наконец, останавливает взгляд на отце Луке.)
Отец Лука.
Ну что вы, Ксения Григорьевна,
всё пройдёт, горе притупится.
Ксения.
Нет, не быть этому! Я – Андрей Фёдорович. А если так, нужно принять
эту муку, этот город.
Прасковья
Ивановна. Я
не оставлю вас, голубушка, вместе будем жить.
Ксения.
Нет, Прасковья, молчи! Мне и без тебя сейчас трудно! Не подходи! Не
мешай мне! Нет тут места сомнению.
Фёдор Фёдорович.
Идти пора, люди нас ждут!
Ксения.
Да-да, люди ждут. Это главное. Как же сомневаться я могу, нужно похоронить
Ксению.
Ксения быстро выбегает
из комнаты, вслед за ней уходят все остальные.
Свет на сцене сразу гаснет,
за задником проявляется город в полутьме, в дымке или в тумане. То там,
то здесь в нём зажигаются огоньки, как звёздочки или свечки.
Издалека доносится колокольный
звон. Негромко перезваниваются, перекликаются колокола, музыка вплетается
в перезвоны, переиначивает их.
У часовни появляется человек
в чёрном. Он открывает дверь в часовню. Расставляет свечи на подсвечнике,
поджигает их, поправляет фитильки лампад у икон… В музыке начинают звучать
человеческие голоса.
Человек берёт книгу, открывает
её, опускается перед иконами на колени. Видно, что губы его шевелятся,
он читает молитву, но слов не слышно, их заглушает громкий колокольный
звон.
Постепенно колокольный
звон вновь затихает, словно удаляется, свет за задником гаснет, город
исчезает.
Картина третья
На следующий день после
похорон. В гостиной Прасковья Ивановна и Ксения Григорьевна. Ксения
по-прежнему в одежде мужа.
Ксения.
Этот дом я дарю тебе. Тебе жить негде,
теперь это твой дом. Вещи раздадим бедным, а деньги отнесём в церковь
– пусть поминают рабу Божию Ксению.
Прасковья
Ивановна. Что
вы? Мне - дом? А сами-то, где будете жить? Это ваш дом, никому не нужно
его дарить.
Ксения.
Дарственная уже готова. Теперь Андрею Фёдоровичу ничего не нужно. Бери
дом, только обещай мне странников бесплатно пускать…
Прасковья Ивановна.
Нет, да как же так…
Входит отец Лука, Ксения
походит к нему. Священник благословляет её, она целует его руку.
Прасковья Ивановна, тоже
получив благословение, быстро уходит.
Отец Лука.
Пришёл проведать вас, Ксения Григорьевна.
Крепитесь. Не нужно впадать в уныние, грех это. Андрей Фёдорович у Отца
нашего Небесного. Что вы так убиваетесь? Терпите, моя хорошая. Нужно
жить дальше. Вы ещё молоды. И переодеться вам нужно, не хорошо женщине
мужскую одежду носить.
Пока священник говорит,
Ксения ходит по комнате, открывает шкафы, роется в них, складывает на
салфетку деньги, серебряные стопки, украшения… Связывает всё в узелок.
Ксения
(протягивает узелок священнику).
Возьми, батюшка, это для церкви.
Священник в нерешительности
какое-то время не берёт узелок, но Ксения настойчиво вкладывает ценности
в его руки, наконец, он сдаётся.
Отец Лука (смущённо).
Вы вдова теперь, зачем отдаёте так много?
Оставьте себе хотя бы половину.
Ксения.
Нет, Андрей Фёдорович больше ни в чём не нуждается. Зачем ему деньги?
Бери всё, батюшка, на помин души новопреставленной Ксении.
У отца Луки непроизвольно
опускаются руки. Он чуть не роняет узелок.
Отец Лука.
Матушка, да как же я возьму…, как поминать
живую душу?
Ксения.
Да разве есть другие души? У Живого Бога – все мы живы. «Раздай всё
и иди за мной, » - сказал Господь. Почему же ты не хочешь взять у меня
эту безделицу. Я теперь точно знаю, что деньги мало значат для человеческой
души. Поверьте Андрею Фёдоровичу, ничего они не стоят у Отца Небесного.
(Поворачивается к иконам, крестится,
начинает шептать молитву, забывая о священнике. Отец Лука молчит, не
мешает молитве.)
Где-то вдалеке звучит музыка,
словно слышится нам.
Быстро входят Прасковья
Ивановна с Фёдором Фёдоровичем, которого позвала домоправительница.
Ксения
(не обращая внимания на пришедших, священнику).
Это для церкви, батюшка, для церкви.
Священник уходит, кивнув
поклонившемуся ему Фёдору Фёдоровичу.
Фёдор Фёдорович
(хмуро оглядев открытые шкафы, обращает на себя внимание Ксении).
Здравствуй, сестра.
Ксения.
Здравствуй, братец.
Фёдор Фёдорович.
Правду ли говорит Прасковья, что ты собралась ей дом подарить?
Ксения.
Правду.
Прасковья Ивановна молча
уходит.
Фёдор
Фёдорович. Да как же так,
сестра? Где ты сама жить будешь?
Ксения.
Андрею Фёдоровичу теперь не нужен этот
дом. (Печально осматривает комнату.)
Зачем он ему? Сейчас пусто тут и тоскливо. Раньше здесь веселились,
а теперь всегда будет тишина и горе, с тех пор как умерла Ксения.
Фёдор
Фёдорович. Но почему Прасковье,
домоправительнице, хочешь дарить дом? Чужому человеку?
Ксения.
Прасковья мне не чужая. Идти ей некуда, сирота она в мире, как была
Ксения.
Фёдор
Фёдорович. Ну ладно, дом хочешь отдать Прасковье, жить
в нём не можешь, но вещи и деньги. (Кивает
на дверь, куда ушёл отец Лука.) Зачем раздаёшь? Знаю, любила
ты брата, но жить-то надо дальше. Хочешь, квартиру тебе наймём? Или
с нами живи. Дом у меня большой, всем места хватит, а жена моя и дети
любят тебя…
Ксения
(улыбнувшись). Благодарю
тебя, братец. Прости, но не может Андрей Фёдорович жить, как все люди.
Вечная жизнь – не земная. Будет он странствовать! Не беспокойся. Богу
он принадлежит. Бог о нём и позаботится!
Фёдор Фёдорович
(дрогнувшим голосом). Пожалей
ты меня грешного. Не позорь меня, Христа ради! Как людям в глаза смотреть
буду? Если отпущу тебя на улицу нищенствовать. Как на том свете отвечу
брату – отчего не уберёг его жену? Не позорь меня, сестра!
Ксения
(гладит деверя по плечу). Не печалься,
всё уже решилось. Ни в силах мы изменить то, что будет.
Фёдор Фёдорович.
Что ты делаешь со мной? Как грех
такой оправдаю? Ты ведь не простого рода, грамоте с детства обучена,
знаешь языки и рукоделия… Как же хочешь бросить привычный для тебя мир?
Ты же погибнешь на улице! А вина будет на мне! Не отпущу я тебя, и не
надейся!! Нужно будет, власть употреблю!
Ксения.
Не о том ты думаешь… Андрей Фёдорович со своей Ксенией венчаны воедино.
Никому не разорвать между нами связь – «будут как одна плоть», … как
одна плоть… Пора мне уходить...
В двери появляется Прасковья
Ивановна, быстро делает знак Фёдор Фёдоровичу и исчезает.
Фёдор Фёдорович.
Сестра, регент иеромонах Лаврентий хочет
поговорить с тобой. Меня не слушаешь, может, он как священник убедит
тебя остаться. Прошу, выслушай его!
Ксения.
Не понимаешь ты и не веришь, что у Андрея Фёдоровича есть теперь Вечная
Жизнь!
Фёдор Фёдорович уходит,
сразу входит регент иеромонах Лаврентий.
Регент
(кланяется хозяйке). Пансион вам назначен,
Ксения Григорьевна. Вот, извольте посмотреть. (Протягивает
Ксении бумагу.) Назначен пожизненный пансион как вдове придворного
певчего. Обещаю также, матушка, мою всяческую поддержку. Очень мы дорожили
вашим мужем, прекрасный был человек. Мы вместе с вами оплакиваем его.
Ксения.
Благодарю покорно – только не нужны мне деньги.
Регент.
Как не нужны? (Опускает руку, устав держать
её на весу.) Пансион ваш по праву. Нет причин отказываться от
него. Вам жить на что-то нужно! (Снова
протягивает бумагу.) Берите, берите…
Ксения.
Благодарю за хлопоты, за доброту. (Кланяется,
хочет уйти.)
Регент
(останавливает её). Погодите, Ксения Григорьевна,
постойте! Возьмите деньги! Не спорьте со мной! Сейчас от денег откажитесь,
потом сто раз пожалеете. Берите, раз вам положено! (Решительно
со стуком кладёт бумагу на стол.)
Ксения.
Нет. Никогда мне в них нужды не будет.
Какую жизнь на них смогу я себе купить? Другой расчёт теперь идёт у
Андрея Фёдоровича, раздаётся всё, что было. Дом Прасковье дарю. Вот
только одежда осталась. (Гладит одежду
мужа на себе.)
Регент
(ласково). Здоровы ли вы, Ксения Григорьевна?
Женщинам мужскую одежду носить не пристало. Вы уж переоденьтесь. Послушайте
меня! Конечно, душа не нуждается в пище, но тело питать надо. Божьи
угодники и те все люди были, пили, ели и в отдыхе нуждались. Ну, а мы-то
грешные… Впасть в гордыню – искать для себя чрезмерные подвиги. Грех
это!
Ксения.
Здорова я батюшка и успокаивается моя душа. Почему странным тебе кажется,
что поминают усопшего всем его имением? Ты, батюшка, принял постриг,
отказался от всего мира. Ведь не за подвиг же ты жизнь свою почитаешь?
Регент.
Нет, конечно. Какой там подвиг? Пусть простит Бог грехи мои тяжкие.
(Крестится.) Только что ж вы вещи и деньги раздаёте? Фёдор Фёдорович,
брат вашего мужа, волнуется. Зачем жертвовать всё имущество и без копейки
оставаться? Нужно и о себе позаботиться.
Ксения.
Я ничем не жертвую. Жертвовать - от души отрывать. Я же раздаю ненужное,
и радуюсь, что могу кому-то помочь.
Регент.
Помогать ближним надо, только и свою жизнь губить нам, христианам, не
должно!
Ксения.
Андрей Фёдорович будет жить вечно.
Регент
(теряя терпение). Он-то будет жить вечно,
только и вы должны в достоинстве провести оставшиеся дни! Так что берите
пансион! (Показывает рукой на лежащую
на столе бумагу.)
Ксения.
Не нужно так печалится о Ксении, уходит человек к Господу. Отмучился
он на Земле! Ничего страшного больше не может произойти с ним! Молитесь
о покойной и радуйтесь, что душа её у Создателя! (Хочет
уйти.)
Регент преграждает ей дорогу.
Регент
(зовёт). Фёдор Фёдорович!
Вбегают Фёдор Фёдорович
и Прасковья Ивановна.
Ксения
(Прасковье Ивановне). Я подписала дарственную.
Теперь этот дом твой, Прасковья. Андрею же Фёдоровичу нужно уходить…
Фёдор Фёдорович
(не выдерживает, в гневе бросается к Ксении).
Да нет больше Андрея Фёдоровича! Нет в живых моего брата! Что ж ты душу
рвёшь себе и мне! Не позволю я тебе уйти!!
Прасковья Ивановна
(плачет). Ксения Григорьевна,
не бросайте меня одну!
Ксения пятится спиной поближе
к иконам. Подходит вплотную к образам. Оглядывается на них, как бы ища
поддержки.
Ксения
(обращаясь ко всем). Никому меня не остановить!
Не останусь я здесь больше! В этом пустом доме! Не удерживайте меня!
Не надо! Христом Богом прошу! Меня уже ждут.
Фёдор Фёдорович
(пытается обнять Ксению за плечи).
Сестра…
Ксения
(перебивает его и отбегает на середину комнаты). Я
уйду! Я всё равно уйду!
Регент.
Ксения Григорьевна, да будто и не слышите вы нас. Если ж в Боге остаток
жизни хотите прожить, так прямая дорога вам в монастырь.
Фёдор Фёдорович.
Послушай батюшку регента! Не торопись!
Обмозгуем всё, мало ли монастырей в округе. Разве я против, если захочешь
постриг принять.
Ксения.
А как же люди? Как их брошу?
Фёдор Фёдорович.
О чём ты?! Какие люди?!
Ксения.
Люди в городе.
Фёдор Фёдорович.
Да что тебе до них?!
Прасковья
Ивановна. Иль мало вы бедным помогали? Деньги раздавали
и вещи, а странники, считай, каждый день у нас обедали.
Ксения.
Ты пойми, Прасковья, Андрей Фёдорович теперь в городе живёт, да и в
мире. Уйду в монастырь спасать свою душу, а кто позаботится о моём доме.
Фёдор
Фёдорович. Так ты же дом Прасковье подарила!
Ксения.
Не это мой дом. (Машет вокруг рукой.)
Переменилось всё. Сотворить теперь могу город-дом, сродниками
могу принять всех, кто живёт в нём. Так больно душа сорождается всему
миру, прорастают в ней судьбы людские. Острая боль! Только смерть Ксении
или новая жизнь Андрея Фёдоровича принимаются мной! Как могу не взять
то, что даётся Богом как дар?!
Регент.
Что за дар? Неужто больше пострига? Больше отказа от грешного мира?
Ксения.
Может, и больше. Если нужно приму мир со всей его болью. И отдам себя
в Божью волю.
Регент.
Разве дано такое человеку выбирать?
Ксения.
В выборе нет смысла. Человеку дано только одно право - нести свой крест.
А крест лёгким не бывает. Я уже чувствую, город дышит людьми. Проникает
в Андрея Фёдоровича, сливается с душой его в молитве…
Фёдор Фёдорович.
Ты словно заговариваешься, сестрица. Так…и … заболеть недолго. Останься
с нами, помощь тебе нужна.
Прасковья Ивановна.
Как мне дальше жить, зная, что вы на улице одна?
Ксения медленно пятится
спиной к двери, не сводя глаз с Фёдора Фёдоровича.
Ксения
(останавливается у двери, обращается ко всем).
Не мучайте меня. Мне и так нестерпимо тяжело. Так больно… (Уходит.)
Свет на сцене гаснет. Проявляется
город за задником, сумерки. Небо над городом медленно светлеет, заря,
мягкие розовые рассветные краски. Тихие звуки утра. Звон колоколов к
заутренней, крики молочников, скрип телег, едущих на базар крестьян…
Все звуки часть музыки – музыки города.
День. Солнце выходит из-за
туч. Блестит река. В солнечном свете город весёлый, праздничный. Шум
дневного города. Шум толпы. Колокола зовут к обедне. Музыка дневного
города.
Темнеет небо. Сочные, алые
краски заката. Вечер. Затихает город. Музыка вечера. Зажигаются фонари
и огни в окнах домов. Очередь звона к вечерне.
Когда, наконец, наступает
ночь, на небе загораются звёзды. И в городе, как звёзды, зажигаются
огоньки вокруг часовни, открывается дверь в часовне, и огни свечек внутри
тоже, как звёзд, и музыка наполняется ночными снами, ночными видениями
и молитвами на сон грядущий.
Картина четвёртая
Задворки Сытного рынка.
Грязь, кучи мусора вдоль дорожки на рынок. В центре сцены чёрный ход
хлебной лавки, три просевшие ступеньки и обшарпанная дверь. Слева небольшая
калитка: вход на рынок. Справа начинаются торговые ряды. У чёрного хода
в лавку, рядом со ступеньками сидит Ксения, просит милостыню. Одежда
мужа на ней обветшала, местами до дыр, измазалась.
Мимо Ксении ходит лавочник,
он носит лотки с товаром: бублики, хлеб, пряники.
Лавочник
(на секунду останавливается возле Ксении). Ну
чего ты тут каждый день сидишь? Другого места не нашла? Не хватало только,
чтоб покупатели тебя рядом с моей лавкой видели! Шла бы ты отсюда или
хоть отсядь подальше!
Ксения послушно отсаживается
подальше от ступенек, ведущих в лавку.
Из торговых рядов выходит
нищий старик, босой, в обносках, с трудом напоминающих одежду.
Старик
(с поклоном лавочнику). Подайте, Христа
ради.
Лавочник не обращает на
него внимания, идёт с лотком внутрь лавки. Старик печально провожает
его взглядом.
Из торговых рядов выходит
женщина с корзиной, увидев Ксению, останавливается, роется в кармане,
достаёт монету.
Женщина
(пряча глаза). Здравствуйте, Ксения Григорьевна.
(Протягивает монету.) Примите.
Ксения
(с обидой). Зачем ты тревожишь имя покойницы?!
Женщина
(виновато). Прости, Андрей Фёдорович,
прими, не откажи, на помин души Ксении.
Женщина кладёт монету Ксении
в протянутую руку и быстро уходит.
Старик устало, печально
смотрит на монету у Ксении на ладони, вздыхает и направляется снова
в торговые ряды.
Ксения
(вскакивает). Погоди, батюшка, погоди!
(Догоняет старика, суёт ему в руку монету.)
Возьми, поешь.
Старик.
А как же ты? Сама-то ела?
Ксения.
Дорога у тебя была долгая, и никто не подал ни копейки. Не ел ты вчера,
пойди, поешь сейчас.
Старик.
Да откуда ты знаешь…? (Но, всмотревшись
в Ксению, больше ничего не сказав, покивав головой, уходит).
Ксения возвращается к хлебной
лавке.
Навстречу ей лавочник несёт
очередной лоток – с пряниками.
Ксения.
Можно, я пряничек возьму?
Лавочник.
Только бродяг мне здесь кормить не хватало. Я ж тебе русским языком
говорю…
Ксения.
Я голодная. Позволь мне пряничек съесть.
Лавочник
(злится). Ну… знаешь… (Смотрит
Ксении в глаза, но не выдерживает её открытого, немигающего взгляда).
Ладно, бери, только больше не приставай.
Лавочник направляется к
двери в лавку.
Ксения
(ему вслед). Не жалей! Не держи сердце.
Оно ведь у тебя доброе. У тебя не убудет. «Не оскудеет рука дающего».
Поверь мне, ты богаче станешь. Не волнуйся, я не буду больше просить.
Лавочник, не поворачиваясь
к Ксении, всё же выслушивает её слова до конца, и только после этого
уходит.
Ксения съедает пряник.
В калитку Сытного рынка
входит женщина с грудным ребёнком. Она качает завёрнутого в одеяльце
младенца и плачет, вытирая слёзы о ткань одеяла.
Ксения
(подходит к женщине). Что случилось, сестричка?
Почему ты так плачешь?
Женщина.
Ой… Господи. Мой сыночек. Доктор сказал не жить ему.
(Плачет.) Что за напасть такая – мор… (Плачет.)
Ксения.
Нам с Ксенией Бог детей не дал, а я люблю ангелочков. Дай мне сыночка
твоего сестричка. Я покачаю его.
Женщина, растерявшись,
прижимает ребёнка к себе и делает несколько шагов назад.
Долго рассматривает странную
(мужскую) одежду Ксении, потом смотрит ей в глаза и, наконец, останавливает
взгляд на протянутых к ней руках.
Женщина
(решительно). Бери!
Ксения
(берёт малыша, улыбается). Не бойся, маленький.
Успокойся. Усни. Тише, тише, моя деточка. А-а-а-а… (Поёт.)
(Качает ребёнка, потом поднимает край одеяла и смотрит на личико младенца.)
Теперь возьми его, сестричка. (Протягивает
ребёнка матери.) Да береги! Иди домой, всё будут хорошо! Не умрёт
он, будет жить!
Женщина испуганно, осторожно
берёт сына у Ксении и поднимает уголок одеяла, смотрит на ребёнка, потом
внимательно на Ксению.
Женщина
(удивлённо). Он спит. (Притрагивается
губами ко лбу младенца.) И совсем не горячий.
Во все глаза смотрит на
Ксению, делает несколько шагов назад. Одной рукой прижимает ребёнка
к себе, другой хватается за голову. Наконец, кланяется Ксении в пояс
и убегает. Ксения вслед осеняет её крестным знамением.
На рынок входят два пьяных
солдата. Замечают Ксению и останавливаются перед ней. Смеются.
1-й солдат.
Ты только погляди – пугало! Баба в мужской одежде!
2-й
солдат. Так она, небось, с прибабахом, сдвинутая!
1-й
солдат.
Эй, дурочка, ты что на себя нацепила?
Ксения пытается уйти от
солдат.
2-й солдат (преграждает
ей дорогу). Куда? Куда убегаешь?
1-й
солдат. А ну стой, не бойся нас красавица! (Хохочет) |
Ксения останавливается, внимательно рассматривает смеющихся
солдат.
Ксения
(печально). Да
нет уж страха, служивые. Только кровью-то измазаны, не разберёшь – своей
или чужой. А за смехом слёзы, а под рубахой рана. (Показывает
на грудь второго солдата.)
Солдаты перестают смеяться.
Второй солдат отводит ворот рубахи – там повязка на ране. Побледневший,
он молча смотрит на Ксению.
Ксения
(прикасаясь к повязке). Да рана не первая,
не последняя.
1-й солдат
(отталкивая руку Ксении от повязки товарища).
Сумасшедшая! Иди отсюда, кликуша безмозглая! Пока в шею не получила!
2-й
солдат (первому). Погоди.
Не нужно. Пусть идёт с Богом.
Первый солдат, махнув рукой,
обнимает товарища и они, пошатываясь, уходят.
Ксения
(со слезами). Горе-горемычное. Молоденькие
какие. Беда, и оплакать их будет некому.
В калитку входит коробейник
Петя, с лотком на шее. Подходит к Ксении.
Петя.
Андрей Фёдорович, кто тебя обидел? Скажи мне?!
Ксения.
Петя, не обидели меня. Это горе я оплакиваю,
не должно молодым людям умирать. Я хорошо это знаю.
Петя.
Возьми вот яблочко. (Даёт
ей яблоко.) Прости, больше нечем поделиться.
Ксения.
Да что может быть лучше твоей доброты,
Петя? (Прячет яблоко в карман.)
Петя уходит к рыночным
рядам, а Ксения садится на прежнее место у хлебной лавки. Открывается
дверь из хлебной лавки, лавочник какое-то время топчется на ступеньках,
посматривая на Ксению. Наконец, он решает подойти к ней.
Лавочник.
Послушай. Я не верю тому, о чём на рынке
болтают. Будто стоит тебе взять что-нибудь в лавке, и весь товар вмиг
расходится. Конечно, это не из-за пряника, что я тебе дал, только сегодня
у меня уже раскупили всё до последнего сухаря. Вот тебе рубль – помяни
моих родителей. (Протягивает Ксении рубль.)
Ксения.
Нет, рубль не возьму. Дай мне «царя на коне».
Лавочник.
Копейку, что ли? (Достаёт из кошелька монету, показывает
Ксении.) Эту?
Ксения.
Да, её. (Берёт копейку.)
Лавочник.
Помяни моих родителей.
Ксения
(крестится). Царство
им Небесное.
Входит городовой.
Городовой
(обращается к лавочнику). Она
мешает вам?! Пристаёт?! Только скажите, сразу её уберём! Приказ государыни
– убрать всех бродяг из Петербурга. А-то стало их, порядочному человеку
по улице не пройти! (Направляется к Ксении.)
Лавочник.
Да, нет, не трогайте её. Тихая она. Никому
не мешает. (Становится между Ксенией
и городовым.)
Городовой.
Если что, только скажите. (Строго.)
Сразу отправлю её куда следует.
Ксения прячется за лавочника.
Лавочник.
Нет-нет, она безвредная. И родственники
у неё есть.
Городовой
(уходит, бурча себе под нос). Сколько развелось
нищих, тюрьмы по ним плачут.
Ксения
(лавочнику). Благодарю, добрый ты человек.
Лавочник
(отмахивается). Пустое!
На сцену входит богатая
купчиха, из семьи известных в Петербурге купцов, - Наталья Николаевна
Крапивина. Её сопровождает целая свита: кумушки, служанки с покупками,
приказчики. Купчиха в одежде с дорогими мехами, на ней много золотых
украшений. Кумушки тоже хорошо одеты. Привлечённые видом богатого шествия
вслед за купчихой идут рыночные зеваки, среди них нищий старик.
Купчиха подходит к сидящей
у хлебной лавки Ксении, останавливается рядом с ней и долго рассматривает
нищую. Рядом с купчихой стоит её любимая кума – Марфа.
Кума Марфа (выдержав
паузу, дав хозяйке хорошо рассмотреть Ксению).
Ты зовёшь себя Андреем Фёдоровичем?
Ксения.
Да, я. (Встаёт.)
Кума
Марфа (торжественно). Сама
Наталья Николаевна Крапивина пришла посмотреть на тебя! Ты слышала о
ней?
Ксения.
На Петербургской стороне кто ж не знает Крапивиных, богатые купцы.
Кума
Марфа.
Наталье Николаевне много рассказывали о тебе разного…
Купчиха делает знак рукой
Марфе, та сразу замолкает и отходит в сторону.
Купчиха.
Помолчи, Марфа. (Ксении.)
Ты на улице живёшь?
Ксения.
Я теперь живу в городе. И на рынке, и на улицах и у реки…
Купчиха.
Правда, что дом ты подарила своей домоправительнице?
Ксения.
Прасковье Ивановне негде было жить. А душа у неё добрая, она странников
пускает. Недавно сироту взяла на воспитание.
Купчиха.
На тебе одежда мужа?
Ксения.
Это одежда Андрея Фёдоровича. Чья же ещё?
Купчиха.
Наверное, очень ты любила мужа.
Ксения
(строго). Неужели ты не видишь,
что Андрей Фёдорович жив? Не сомневайся, он жив!
Купчиха.
Хорошо-хорошо. Жив, так жив.
Одна
из кумушек (не выдерживает, с
любопытством). А правда, что к тебе
приносят болящих детей? И стоит тебе приласкать младенца – тот сразу
выздоравливает?
Ксения.
Не дал нам Бог с Ксеньюшкой детей. А как не любить ангелочков? Любит
их Андрей Фёдорович.
Другая кумушка.
А ещё лавочники на рынке болтают, стоит тебе взять что-нибудь в лавке,
весь товар сразу расходится. Но если откажешься принять милостыню –
лавочник обязательно разорится.
Ксения.
Я не беру у того, кто покупателей обвешивает или бедных обижает, а хороший
человек добротой богатеет. Худой же сам себя губит.
Купчиха вновь делает знак
рукой, и кумушки замолкают.
Купчиха.
Говорят, ты молиться любишь! И Господь
твои молитвы слышит! (Торжественно, обращаясь
ко всем окружающим). Денег я тебе
дам! Много денег! Помолись о семействе моём, о муже, о детях! Помяни
сродников! И обо мне молись! Каждый день молись!
Купчиха достаёт кошелёк
полный денег, показывает его всем окружающим, трясёт его – звенят монеты.
Отдаёт кошелёк Ксении, но она его не берёт, и тот падает, звякнув от
удара.
Ксения
(долго всматривается в глаза купчихи, потом отступает от неё подальше).
Прости, матушка, не могу я взять твоих
денег.
Купчиха
(какое-то время растеряно молчит, наконец, выходит из себя). Возьми
кошелёк! Бери, тебе говорят!
Ксения.
Нет, не могу…
Кума Марфа
(показывая рукой на Ксению). Да она просто
сумасшедшая!
Кума поднимает кошелёк,
держит его, не зная, что с ним делать дальше.
Купчиха
(Ксении, с обидой). Что
ж ты за доброту обижаешь меня напрасно?! Хочешь сказать, что нечестно
наши деньги нажиты? Род наш никогда не обманывал тех, с кем торговал.
Бедных мы не обижаем. А церквей сколько мы построили! Зачем же ославить
нас хочешь на всю Петербургскую сторону?! Возьми мой кошелёк, Христом
Богом прошу!
Кума Марфа вновь протягивает
Ксении кошелёк.
Ксения
(всхлипывая). Не
гневайся. Прости, матушка.
Купчиха
(в гневе). Да чего ты ревёшь?! Никто
тебя не обижает!!! Я только денег тебе дать хочу!
Ксения
(продолжает плакать). Прости. Ничего я
не могу взять у тебя. Не знаешь, о чём просишь. Молись, не молись –
поздно уже… (Хочет уйти.)
Купчиха.
Марфа, останови её! Отдай ей кошелёк!
Марфа
(преграждает путь Ксении). Погоди, тебе
говорят. Возьми, возьми. (Суёт кошелёк в руки Ксении.)
Кто ж от таких денег отказывается?!
Но Ксения убирает руки
и кошелёк вновь падает. Она отступает ближе к калитке, что ведёт с рынка,
внимательно осматривает всех людей вокруг себя.
Ксения
(наконец, печально, с надрывающей душу болью). Зелена
крапива, да скоро завянет…
И столько горя в её непонятных
словах, что все застывают, поражённые ими, а Ксения быстро уходит.
На сцене гаснет свет. Появляется
город и часовня за задником. Двери часовни открыты, блистают подсвечники
полные свечей.
Звучат заунывные, печальные
старинные песни нищих слепцов.
Женщины в чёрных платках
с горящими свечами в руках ходят вокруг часовни. Каждая несколько раз
обходит часовню, ставит свечу, кланяется и уходит. У каждой своя выплаканная
песня.
Когда у часовни больше
никого не остаётся, город вновь исчезает.
Картина пятая.
Через несколько дней.
Вновь там же на задворках
Сытного рынка. Ксения сидит у хлебной лавки.
Мимо Ксении проходят люди,
некоторые ей подают милостыню, другие просто здороваются.
Прохожий.
Здравствуй, Андрей Фёдорович, прими на
помин души Ксении Григорьевны. (Даёт монетку.)
Лавочник.
Здравствуй, Андрей Фёдорович! (Входит в хлебную лавку.)
Ксения кланяется лавочнику.
Две дамочки останавливаются
на авансцене.
1-я дамочка
(продолжает разговор)… Ей Богу сама слышала,
говорил каменщик со Смоленского кладбища, на стройке появляются сами
собой камни.
2-я дамочка.
Ай-яй-яй! Стройка ведь не простая – церковь. Помогает кто-то.
(Крестится, многозначительно показывает пальцем на небо.)
1-я дамочка
(тоже крестится, начинает говорить почти шёпотом). Вечером
каменщики все камни до одного положат, а утром вновь, неизвестно откуда
куча камней.
2-я дамочка.
Ух, страшно, аж дух захватывает.
1-я дамочка. Да
каменщики, на что мужики, и то боятся.
2-я
дамочка (с испугом).
Ну не покойники же им помогают?
1-я дамочка.
Чур тебя!
(Крестится.) Какие покойники?! То Божья помощь!
2-я
дамочка. Чего
только на свете не бывает.
1-я дамочка. Да
уж… (Оглядывается на Ксению.) Вот и она, тоже…
(Кивает головой в сторону Ксении.) Чего о ней
только не болтают. Говорят, на днях ребёнка только на руки взяла, как
тот сразу и выздоровел, а доктор матери сказал, что точно должен был
умереть.
2-я дамочка. Врут,
небось.
1-я
дамочка. Кто знает? А вдруг
правда? Дыма без огня не бывает.
2-я
дамочка. Городовой сказывал,
всех нищих должны убрать с улиц – царский указ. Неужели и её тронут?
Жалко её горемычную.
1-я дамочка.
Ну, если указ, так и уберут. И её не пожалеют.
Дамочки подходят к Ксении.
Обе дамочки
(хором, приторно сладкими голосами).
Прими, Христа ради, Андрей Фёдорович. (Обе
дают по монете.) Помяни сродников.
Ксения
(крестится). Царство им Небесное.
Дамочки направляются к
калитке, навстречу им вбегает кума купчихи Крапивиной – Марфа. Она почти
сбивает дамочек с ног и, не обратив внимания на их возмущение, подбегает
к Ксении.
Кума Марфа
(хватает Ксению за плечи и начинает её трясти).
Ты знала?! Да?! Ты знала?! Отвечай мне!!!
Ксения поднимается на ноги,
даже не пытаясь сопротивляться. Дамочки подходят поближе, с любопытством
наблюдая происходящее.
Кума Марфа (продолжая
трясти Ксению за плечи). Чего молчишь?!
Говори!!! Говори!!!
Из хлебной лавки выбегает
хозяин и отрывает Марфу от плачущей Ксении.
Лавочник
(Марфе). Не тронь её, дура!
Ксения.
Ни деньги, ни милостыня, ни молитвы – всё уже было поздно…
Кума Марфа (во
весь голос лавочнику). Она знала, что Наталья
умрёт, и не сказала!!!
Начинают собираться люди,
привлечённые скандалом, приходят нищий старик, коробейник Петя, лавочники,
прибегают рыночные зеваки.
Ксения.
А хоть и знает человек…
Кума Марфа.
Да как же ты могла?! Она не должна была умереть! Дети же у неё! Молодая,
здоровая, в три дня сгорела! Сегодня схоронили. Ты знала, знала! Ненавижу!!!
Нужно было что-то делать! (Бросается
к Ксении). Ты – сумасшедшая кликуша! Гнать надо тебя из
города!
Коробейник Петя быстро
снимает лоток с шеи, отдаёт его товарищу, а сам становится рядом с хозяином
хлебной лавки, защищая Ксению.
Петя (Марфе).
Да замолчи ты!
Кума Марфа
(обращаясь ко всем собравшимся). Люди добрые,
она (показывает пальцем на Ксению) четыре дня
тому назад сказала, что кума моя, купчиха Крапивина Наталья Николаевна,
умрёт. Сегодня её схоронили. Да если б прямо предупредила, а то, вот
на этом самом месте, промямлила: «Зелена крапива, да скоро завянет».
Денег у Натальи не взяла, дескать, поздно о ней молиться, и ревела тут,
как белуга, словно на похоронах… (Со страхом.)
Откуда знать она могла? (Трижды крестится.)
Люди вокруг отступают подальше
от Ксении, рядом с ней остаются только хозяин хлебной лавки и коробейник
Петя.
Кума Марфа (снова
начинает кричать, обращаясь к толпе).
Гнать надо её из города! Чтоб духу её тут
не было!
Появляется городовой, толпа
сразу редеет, многие спешат уйти, нищий старик прячется за спинами людей.
Городовой
(перебивая Марфу). Хватит!
Чего раскричалась?! (К толпе.) Расходитесь! Что
глазеете?! (К лавочнику.) Говорил я вам, от этих
нищих одни неприятности, да скандалы. (Ксении.)
Давай, пошли!
Петя
(не выдерживает).
Да не нищая она!
Городовой.
А то я не вижу! (Ксении.) Со мной пойдёшь!
1-я
дамочка (из толпы).
Она вдова полковника. Дом у неё есть на Большой офицерской улице.
Ксения.
Дом не мой, я его подарила Прасковьи, теперь только в гости к ней захожу.
Лавочник
(городовому). Невестка она купца
Фёдор Фёдоровича Петрова.
Городовой
(к толпе). Расходитесь, кому сказал!
(Лавочнику.) Если сумасшедшая она, так дома б её держали, а то,
вон, сколько шума на рынке. По указу государыни должно следствие провести,
если кто нищий, того из города положено убрать.
Кума
Марфа. Вот
и уберите её!
Толпа ещё больше редеет.
Петя (не
выдерживает, городовому). Следствие провести?!
Какое следствие? Как мужа она любимого потеряла?! Как всё имущество
раздала?! Как сейчас милостыню, что ей подают, отдаёт бедным, вдовам
и сиротам?!
Лавочник
(городовому). Побойтесь Бога, не
трогайте её.
Городовой вздыхает, машет
рукой и уходит, вслед за ним уходит Марфа.
Петя (ободрённый
поддержкой лавочника). Да!
Наш Андрей Фёдорович детей одной лаской лечит! (Вслед
Марфе.) И будущее видит! Потому что в Боге живёт! От большой
любви такое бывает! Не сумасшедшая она и не нищая, а (на
крике) Блаженная!!
Люди ещё дальше отступают
от Ксении. Даже хозяин хлебной лавки. Слово «блаженная» испугом проносится
от человека к человеку, толпа быстро расходится.
Петя.
Что испугались? Ваш город – одни стены, камни. А она (показывает на
Ксению) душу ему даёт. Жизнь, что сама не прожила, вам раздаёт.
Никто его не слушает, люди
молча уходят, на сцене остаются только Ксения и Петя.
Ксения
(улыбаясь). Петя,
мальчик мой, ты возьми у меня вот эту копеечку. Бери, бери. Ты скоро
станешь очень богат. Тебе можно, душа у тебя так и останется доброй,
а от богатства только много хорошего сделаешь людям.
Петя.
Если ты говоришь мне это, Андрей Фёдорович, верю, что так и будет. (Берёт
копейку.)
Ксения.
Богатство не главное, у тебя будет хорошая
семья. Дети. Любовь! Счастье испытать на земле любовь, как будто уже
и не земную. Когда двое венчаны воедино. Ты получишь этот дар, только
потом хорошенько его храни…
Петя
и Ксения уходят. Медленно гаснет на сцене свет.
За задником проявляется
ночной город. Начинает звучать детский хор, нежные, чистые голоса. Ангельский
в детской чистоте хор.
Дверь в часовне открыта,
но уже не видно, что там внутри, из неё льётся свет, словно она вся
источник света.
Горящими свечами покрыто
всё пространство вокруг часовни, отдельные огоньки разбросаны по всему
городу. Горят звёзды в ночном небе над городом.
Люди с горящими в руках
свечами (в каждой руке по свече) появляются у часовни. Окружают её плотным
кольцом. Теперь среди них оказываются и коробейник Петя, и нищий старик,
и женщина, ребёнка которой спасла Ксения, и хозяин хлебной лавки.
Город за задником остаётся
освещённым и вместе с ним слегка освещается сцена. На сцене полутьма.
Глубокая ночь. Детский хор звучит всё тише и постепенно смолкает совсем.
Ксения несёт камни в сумке,
останавливается отдохнуть. Садится. Камни выкладывает из сумки, чтобы
сложить их поудобнее.
Ксения
(разговаривает сама с собой). Сейчас эти
камни отнесу, до рассвета успею ещё несколько раз обернуться. Каменщики
утром сразу начнут работу. Всё же быстрее построят церковь…
(Мечтательно.) Станут люди чаще поминать усопших, будут молиться
о живых. Будет больше в мире любви! Праведнее станет мир. (Собирает
в сумку камни.) Быстрее, быстрее нужно строить храм…
Светлеет небо над городом,
светлее становится на сцене. Снова начинает петь детский хор, вслед
за ним вступает хор взрослых певчих, наконец, над общим хором взлетает
над залом прекрасный вдохновенный голос солиста.
Медленно, плавно, бесшумно
поднимается вверх задник. Сцена и город с часовней теперь одно целое.
Люди со свечами в руках
входят на сцену. Кто-то из них, и все персонажи пьесы, останавливаются
возле Ксении. Другие выходят на авансцену.
Большинство же спускаются
в зрительный зал, чтобы отдать свои свечи зрителям. Отдав свечи, они
возвращаются на сцену. Свет снова гаснет до полутьмы. Теперь огни в
городе, на сцене и в зале. Музыка наполняет собой пространство зрительного
зала и сцену, голос солиста сливается с общим хором.
Занавес
|