|
|
|
|
|
|
|
Валерий Николаевич Лялин - "Святая блаженная Ксения Петербургская"
Таких несчастных, холодных и бездомных, как бедная Ксенюшка,
на Руси называли блаженными, потому что сами по себе эти бедняги были счастливы,
и Богом согреты и не оставлены. И еще их называли юродивыми, то есть безумными,
потому что они являли собой страшный, отталкивающий, безумный образ. Этими
несчастными и раньше, и теперь переполнены психиатрические клиники, где их
успешно или безуспешно пытаются лечить. Но среди этого сонма сумасшедших есть
еще и юродивые ради Христа — это совсем особая статья, и их не надо путать
с обычными психами и бесноватыми, хотя на первый взгляд все они вроде одинаковы.
Это не так. Юродство Христа ради — это один из самых тяжелых подвигов в Православии,
и взявших на себя этот подвиг ничтожно мало на всем протяжении истории христианства.
Этот подвиг принимался из величайшей любви к Богу и к своим ближним. Это были
избранники Божий, сильные духом и телом, бесстрашные перед земным миром и
даже перед коронованными правителями его, которых они никогда не боялись обличать
в неправедных поступках. Имея от Бога дар предвидения будущего, они молитвами,
иногда нелепыми поступками и жестами, бессвязной речью нередко избавляли сограждан
от грозивших им бедствий, не раз отвращали гнев Божий от своих современников,
у которых, в большей части, были в поношении и презрении. Эти юродивые совершенно
пренебрегали малейшими удобствами жизни и, подобно бездомным псам, не имели
жилища и не заботились о том, где приклонить голову. Но зато они от Бога имели
благодать пророческого служения, а как известно, пророк — это орган Духа Святого,
который служит для передачи людям воли Божией.
Вот такой и была блаженная Ксенюшка Петербургская. Она родилась в начале
XVIII века у благородных и богатых родителей. В 18 лет была выдана замуж за
Андрея Федоровича Петрова — человека уже не первой молодости, в чине полковника,
служившего придворным певчим. Брак оказался счастливым, но недолгим. И когда
Ксении было 25 лет, муж ее скоропостижно скончался, не успев исповедаться
и не вкусив Святого Причастия. Это так поразило Ксению, что она, будучи в
каком-то помрачении ума, одела на себя мундир горячо любимого покойного мужа,
велев называть себя Андреем Федоровичем, раздала все имущество бедным. В том
числе и дом, который подарила одной знакомой, став странницей — безродной
нищенкой. Ее особенно поразило то, что муж скончался без церковной исповеди
и Святого Причастия.
Умереть для верующего человека без церковного напутствия страшно и для загробной
судьбы очень неопределенно. К смерти православного раньше относились с почтением,
страхом и благоговением. Это не то, что в нынешнее время, когда видят, что
больной дышит на ладан, сразу спроваживают его умирать в больницу среди чужих,
равнодушных людей и холодных, казенных стен. А если человек все же умрет дома,
то сразу же норовят избавиться от докучливого покойника, срочно вызывают машину,
и хмельные мужики-санитары скоро и сноровисто оттаскивают усопшего в морг.
А ведь раньше был чин обряжания и провожания покойного: его мыли и обряжали
Божий старушки, оплакивали родственники. Служить панихиду приглашали священника,
по чину укладывали в гроб. Зажигали свечи и денно и нощно читали над телом
псалтырь, чтобы демоны не мучили, не терзали душеньку усопшего.
А в наше время всего этого лишенный покойник в сообществе таких же посинелых,
окоченелых покойников лежит с номером на ноге на полке в провонявшем холодильнике,
дожидаясь, пока его отправят в крематорий или на кладбище.
Худа, негожа смерть без церковного напутствия. Хотя и сама смерть для нас
— не находка и не радость. И поджилки трясутся, как вспомнишь о ней. Привыкли
мы к земной живой жизни, и никому не хочется уходить из этого преисполненного
Божией красотой, прекрасного и солнечного мира. А все же христианам легче
расставаться с этим миром в надежде на будущую жизнь. А неверам совсем плохо.
И в Псалтири сказано: «Смерть грешников люта». А без церковного попечения
что будет с нашей душой?
Не без печали я вспоминаю, как в начале лета 1944 года в городе Иванове я
умирал в госпитале от тяжелых гнойных ран, повлекших за собой сепсис — заражение
крови. Антибиотиков тогда не было, а красный стрептоцид был бесполезен. На
дворе под теплым легким ветерком трепетали молодой зеленью листвы деревья,
во всю мощь пели птицы, сияло солнце и буйно цвела черемуха. Чтобы не удручать
других раненых картиной умирания, меня вместе с койкой перевезли в отдельную
маленькую палату, которую раненые называли — смертная.
Агония затянулась, и я в томлении и тоске метался по кровати. Я был юн и всеми
силами старался убежать от смерти. Грудь сжимало, и я сел, пытаясь спуститься
на пол.
Молодая, красивая медсестра, которой я видно порядочно поднадоел, ребром ладони
сильно ударила меня по горлу. Да простит ее Господь. Я повалился на подушку,
и все померкло перед глазами. Я раньше никогда не думал о Боге, о церкви.
Эта область была вне моего сознания. Я ничего не знал об этом, и жизнь моя
проходила среди пионерии и комсомола. Так нас воспитали в каком-то звонком
вихре пионерского горна, алых знамен и бурных комсомольских собраний.
Но тут вдруг меня перенесло в какой-то чуждый, странный, мрачный и очень древний
мир. Я как-то сразу понял, что это мир подземелья. Передо мной была анфилада
черных закопченных пещер. Я стоял перед громадным телом. Это было тело гигантской
змеи, вытянувшейся по анфиладе пещер. Головы и хвоста видно не было. Тело
было громадно, толщиной с вагон. Кожа очень красивая с крупной блестящей чешуей
синего, красного и зеленого цветов. Эта полутьма освещалась всполохами языков
пламени. И в этом мерцающем свете я разглядел громадных, мускулистых, с лоснящейся
от пота черной кожей эфиопов. Они, ухая, производили какую-то очень тяжелую
работу. Больше я ничего не помню.
По прошествии многих лет я осознал, что душой опускался в ад. Но милосердный
Господь пожалел мою юность, видно, за молитвы моего прадеда Матвея, праведника,
окончившего свою жизнь пустынником в Куваевском лесу.
Господь провидел мое будущее обращение. Это ведь Он сказал: «Не хочу смерти
грешника, но, если обратится, и жив будет». И в знак будущего обращения Господь
оживотворил меня.
К большому удивлению госпитальных врачей и медсестер, я стал быстро поправляться,
и меня возвратили в общую палату, где раненые дружно меня приветствовали поднятием
своих культяпок.
И вот, веруя в то, как опасно уйти из этого мира без церковного напутствия,
блаженная Ксения так тяжело и необычно восприняла смерть мужа.
Родные ее, решив, что она лишилась рассудка, подали прошение начальству ее
покойного мужа. Но, поговорив с ней, те убедились, что Ксения не безумна и
вольна распоряжаться своим имуществом.
Днем блаженная бродила по Петербургской стороне возле церкви святого апостола
Матфея, где в то время жили в деревянных домах небогатые люди, а ночью уходила
за город в поле. Здесь, молясь на коленях, она простаивали до самого рассвета,
попеременно делая земные поклоны на все четыре стороны.
Блаженная Ксения неохотно отзывались на свое имя, но всем говорила, что Ксенюшка
умерла, а муж ее Андрей Федорович жив, и все звали блаженную «Андрей Федорович».
Когда одежда мужа совсем истлела, она стала носить красную кофту и зеленую
юбку и туфли на босу ногу, и Господь хранил ее в студеные и сырые Петербургские
ночи.
Блаженной Ксении предлагали теплую одежду и деньги, но она брала лишь «царя
на коне» — копейки с изображением святого Георгия, которые тут же и раздавала
другим нищим.
Она радовалась своей нищете и, приходя куда-нибудь, замечала: «Вся я тут».
Петербургские жители любили блаженную Ксению, чувствуя величие ее духа, презревшего
все земное ради Царствия Небесного. Когда она входила в дом, это считалось
добрым предзнаменованием. Матери радовались, если она поцелует их детей. Извозчики
просили ее хоть немножко проехать с ними — в такой день выручка была обеспечена.
Торговцы на базаре старались дать ей калач или какую-нибудь другую еду, и
если блаженная брала, товар быстро раскупался.
Блаженная получила от Господа и дар прозорливости.
Накануне Рождества 1762 года она ходила по улицам и кричала: «Пеките блины,
пеките блины, пеките блины, завтра вся Россия будет печь блины». На другой
день скончалась императрица Елизавета Петровна.
Раньше на поминках строго соблюдался русский обычай: пекли много блинов, делали
овсяный кисель, поминальную кутью — пшеничную или рисовую кашу с медом, изюмом,
курагой. Пили квас, чай, в крайнем случае — стаканчик браги. А сейчас на первом
месте на поминках — натрескаться до посинения и закусить колбасой. Русский
человек во хмелю буен и бранчлив, а то и веселые песни заиграет, забыв, что
он на поминках. Недаром в старину водку называли кровью сатаны.
У Ксении блаженной был дар прозорливости. Так, войдя в один дом, она сказала
девушке: «Ты тут кофе распиваешь, а муж твой на Охте жену хоронит». Через
некоторое время девушка познакомилась с вдовцом и, выйдя за него замуж, узнала,
что все так и было, как сказала блаженная.
Когда на Смоленском кладбище строили церковь, блаженная Ксения ночью таскала
наверх кирпичи, чтобы облегчить работу каменщикам.
Блаженная скончалась в конце XVIII века, ее погребли на Смоленском кладбище,
и в скором времени началось паломничество на ее могилу. По молитве блаженной
Ксении страждущие исцелялись, в семьях водворялся мир, а нуждающиеся получали
хорошие места. Она часто являлась в видениях, предупреждала об опасности и
спасала от бедствий.
Со временем над могилой блаженной Ксении была построена часовня, которую закрыли
после революции, но непрекращающиеся паломничества и происходящие чудеса заставили
власти открыть ее снова. В 1988 году блаженная Ксения была прославлена Русской
Православной Церковью.
В блокадную зиму 1941 года мне пришлось быть на Смоленском кладбище. Много
печального и много скорбей можно было видеть там. Проходя мимо часовни Ксении
Блаженной, я обратил внимание, как время от времени к ней подходят закутанные
до глаз люди. Стоят, молятся, целуют стены и засовывают в щели записочки.
Вьюжным ветром записочки выдувало из щелей, и они катились по снегу.
Я подобрал три из них. На одной было написано: «Милая Ксеня, устрой так, чтобы
я получила рабочую хлебную карточку на 250 граммов. Маня». На второй записке:
«Дорогая Святая Ксенюшка, моли Бога, чтобы немец не разбомбил наш дом на Малой
Посадской, 4. И чтобы мы не умерли голодной смертью. Таня, Вадик и бабушка».
На третьей: «Дорогая Ксения, проси Бога, чтобы он сохранил моего жениха, шелапутного
матроса Аркашку, чтобы он не подорвался на своем тральщике на мине в Финском
заливе. Желаю тебе счастья в раю. Крепко целую тебя, Ксенюшка. Валентина.
27 октября 1941 года».
Из-за угла часовни вывернулась маленькая, закутанная до невозможности шарообразная
старушка. Мы разговорились.
— Велика у Господа Бога Ксения Блаженная, — сказала старушка, — всем помогает,
что у нее ни попросят. Конечно, если на добрые дела. Вот закрыта часовенка-то,
не пускают к Ксенюшке, не пускают. А вот перед войной посадили туда сапожников.
Настелили на могилке доски и посадили этих пьянчуг. Привезли им гору вонючих
ботинок. Взяли сапожники ботинки на железные лапки и начали колотить молотками
по каблукам, гвозди забивать. Колотят, колотят, вдруг затрясся, заходил ходуном
пол. Испугались, что землетрясение. Выскочили из часовенки, не трясет. Зашли,
стали колотить — опять затрясло. Послали одного за угол в магазин за бутылкой.
Пришел с полными карманами. Приняли они на грудь и совсем света не взвидели.
Так их затрясло, что все ботинки заплясали, заскакали по всей часовне. Пошли
к начальству отказываться. Начальство крепко смеялось, сапожникам не поверило,
но прошение их уважило.
Старушка попрощалась со мной и пошла дальше, бормоча себе в теплый шарф: «Велика,
велика у Господа Бога Ксения Блаженная».
|
|
|
|
